Героя А.Демьяненко зовут Игорь, но Шурик же! Безусловный Шурик.
Те, кто привык смотреть неторопливое и к тому же черно-белое кино, «Взрослых детей» знают, но далеко не всегда ценят: бесконфликтная же почти (то есть без политики) советская картина. Натурально — про зятя (с женой) и тещу (с мужем). А где эстетика, где эпатаж, где драма? С другой стороны — те, кто любит и с радостью смотрит романтические и семейные «житейские» фильмы такого рода, обычно любят «цвет». Мы же попробуем найти в этой довольно простой мелодраме кое-что сверх обыденной житейской мудрости. Впрочем, кто сказал, что эта самая мудрость плоха или устарела?..
Итак, две «нуклеарных» семьи, или одна большая — как посмотреть. «Отцы»: свежеиспеченный пенсионер, а еще недавно советский руководитель на заводе, Анатолий Кузьмич Королев (Алексей Грибов) и его жена Татьяна Ивановна (Зоя Федорова). Их взрослая дочь, молодой архитектор Людмила (Лилиана Алешникова) приводит в дом мужа и коллегу Игоря Виноградова (Александр Демьяненко). Еще до всем известных фильмов про Шурика персонаж Демьяненко настолько узнаваем, что ну никак не получается не назвать его «гайдаевским» именем — хоть иногда в порядке проговорки.
Итак, Игорь, он же Шурик, — застенчивый и в роговых очках. Вообще-то он хочет «снимать угол» и ждать (вот-вот построим!) квартиру в «Спутнике» — проще говоря, в будущем Зеленограде, проектированием которого их мастерская и занимается. Но старшее поколение из лучших побуждений настаивает на том, чтобы жить вместе в просторной и новой двухкомнатной квартире. Ситуация вечная, знакомая, наверное, всем молодым семьям. Как они в этой «двушке» уживаются — сюжет довольно простой (правда, до сих пор авторы отзывов на киносайтах возмущаются: каковы молодые наглецы, ужас!). А вот детали, антураж, атмосфера — куда интереснее.
Понимающий шеф, архитектор, курит трубку. Но не сталинскую, а американскую.
Это же отдельная квартира!
Главный, хоть и не поименованный, персонаж картины — двухкомнатная отдельная квартира в довольно-таки добротном «постсталинском» доме. Высоченные (три метра, не меньше) потолки, балкон, паркет. Кошка на старинном, залатанном суровой ниткой конторском кресле и десятки цветочных горшков, настоящий зимний сад, отапливаемый вынесенным на балкон круглым калорифером. Новенькая гэдээровская люстра: все как в «Энциклопедии домашнего хозяйства», изданной миллионными тиражами в конце пятидесятых.
Когда в маленькой комнате со встроенным шкафом меняется обстановка — въехали молодые, — взамен «просто» советской мебели конца 50-х появляется ультрамодная овальная, все меняется. Вместо обычных фабричных абажуров Люда и Игорь вешают самодельные, картонные: авангард! Родители теснятся — и гостиная становится заодно их спальней, а потом и детской. Но уклад сохраняется — с трапезой не на кухне, а в комнате, с сервизами и радиолой «Даугава» 1954 года (вот, кстати, и ориентир: когда Анатолий Кузьмич получал квартиру).
«Отдельная квартира!» — многократно гордо заявляет Королев-старший. И действительно — хороший итог хорошей карьеры: после трех десятилетий жизни в комнатах получить квартиру с видом на высотку на Красных Воротах (видна в окно в одном из кадров). Есть чем гордиться (с нынешней доступностью жилья в Москве — только согласимся с этим: да, есть!).
Jawa 350 — мечта молодых и динамичных, заменившая мещанскую «Хельгу». Оба предмета мечты — заграничные.
Франция рядом
Пока в первых кадрах фильма родители ждут взрослую дочь поздно вечером домой (еще не зная, что она вышла замуж и придет не одна), молодая пара гуляет по Москве — и наш любимый город снят так, как будто это самый настоящий Париж. И Демьяненко с Алешниковой — он в беретке и вязаном галстуке, она в юбке-колоколе и лодочках, оба в плащах — отличные «парижане». Камера показывает не то, что «Москва не хуже Парижа» — нет, доказывать даже нет нужны: просто Москва, Париж — никакой разницы, это два мировых и вечно молодых города.
И Франция не отпускает и дальше. Не говоря уж о прорве велосипедов на городском пляже (чисто французская штука!), интересны картины, которые молодые вешают на стены в своей комнате, снимая старые родительские фотографии из 1930 года. Это в первую очередь самодельная копия (архитекторы — всегда художники!) картины Пабло Пикассо «Сидящая женщина с мандолиной» конца 1920-х гг. Тут, кстати, чуть ли не единственный в фильме прямо-таки острый намек: вполне возможно, что срисована картина была на знаменитой выставке Пикассо, которая проходила в Москве и Ленинграде в 1956 году.
Выставку эту промоутировал знакомый с художником Илья Эренбург (автор, ко всему прочему, самого термина «оттепель»), но случилось так, что в том же самом 1956 году произошли известные «события» в Венгрии, и сочувствовавшая тамошним беспорядкам интеллигенция стран соцлагеря сделала Пикассо символом сопротивления. И публичное обсуждение молодыми интеллектуалами этой самой выставки осенью 1956 года стало крупным скандалом — некоторые участники диспута даже получили сроки.
Итак, Франция как символ свободы творчества — и одновременно удобный объект для сравнения с Москвой, в которой тоже хорошо, а будет еще лучше. Нью-Йорк — пожалуй, не то, а вот Париж — в самый раз. Молодые, динамичные творцы нового не преклонились перед художественной Меккой, а товарищески ее обняли. С присущим французам эротизмом, кстати: женщина с мандолиной Пикассо изображена топлес, а вторая картина, висящая в их комнате, — прорись с известных и тоже открытых французами алжирских петроглифов, где самая заметная деталь героини «портрета» — та же самая, вторичная половая.
Но самое-то интересное — что свой «Парижск» есть и у старшего поколения. Над диваном в комнате «родителей» висит репродукция классической картины Константина Маковского «На бульваре» (Третьяковская галерея). Но мягкое освещение и черно-белая передача облегчает перенос: бытовую сцену с фабричными легко себе представить и в тогдашнем (1886) Париже. Мировой контекст работает и тут.
Самая «старая» деталь обстановки, если не считать любимого (видимо, утащенного откуда-то из конторы) рабочего кресла начала ХХ века и часов «Павел Буре», — как ни странно, холодильник. Это первенец советского «холодильникостроения» — агрегат завода «Газоаппарат», работавший без компрессора, от газовой горелки (так называемый абсорбционный). Говорит это нам о том, что в быту Королевы-старшие — люди весьма прогрессивные.
Патриархальный муж и отец относится к жене трепетно и уважает ее увлечения.
«Мировые старики»
А еще — о том, что при всех патриархальных привычках дома (обед готовит хозяйка, чай наливает тоже она, брюки гладит и рубашки стирает — тоже она!) Анатолий Кузьмич нежно любит свою Татьяну Ивановну. Холодильник — в первую очередь, потому что это нужно хозяйке! Сравним, кстати, с поведением молодого мужа Игоря: вместо «скучного» шкафа-«Хельги» приобретает «интересный» мотоцикл. А вместо того чтобы сварить обед ребенку — убегает в магазин за покрышками для этого же мотоцикла. И кто тут, спрашивается, больше патриархал?
А чего стоит нежная сцена, когда пожилые супруги вместе рассматривают редкий цветок кактуса, который распустился у Татьяны Ивановны? О, этот кактус ждет трудная судьба: сначала тот самый цветок, не дождавшись регистрации достижения в журнале цветоводческого общества, срывают гости молодых, потом мальчишки, оставленные Игорем в квартире с грудным ребенком…
Цветоводство — это, кстати говоря, тоже своеобразный советский глобализм, хобби, традиционно вписанное в мировой контекст и сохранившее почти «дореволюционную» (ну, или британскую — все цветоводческие общества восходят к викторианским временам) структуру. Так что, как и у молодых архитекторов, у пожилых инженеров-бухгалтеров тоже есть «всемирное» увлечение.
— Я в молодости по ночам стоял в очередях, чтобы купить нам билеты на галерку Московского художественного театра! — гордо бросает Анатолий Кузьмич. И хотя этой репликой он вроде бы спорит с зятем, который слушает, конечно, буги-вуги, а вкусы старших считает чепухой, — но оказывается, что с поправкой на эпоху они одинаково любят искусство.
Разница — и принципиальная на момент оттепели — только в том, что хорошее искусство поколения «отцов» не запрещалось, а в 50-е годы расцвело: на книжных полках Королевых подписные издания, из которых можно различить полные собрания сочинений Джека Лондона, Жюля Верна, словарь В.И.Даля. Но это разрешено, это сравнительно легко достать — и потому молодежи неинтересно (то ли дело Пикассо, альбомов которого в 1961 году в СССР еще не издавали и не продавали).
Соседские мальчишки на хозяйстве — горе в семье. Но все выжили, кроме цветка.
«Эпоха эгоизма»
Игорь, Люда и их компания — молодые советские архитекторы, уверенные, что вот-вот построят тот самый коммунизм (когда у всех все есть, причем бесплатно) своими руками и на своих кульманах. Это не диссиденты, скорее — просто модные ребята: двубортные пиджаки — для стариков, широкие галстуки тоже. Гавайские рубашки — вот писк моды.
Кстати, тут можно сказать о небольшом киноляпе: на вечеринке, которую молодые устраивают по случаю свадьбы, не спросившись, конечно, родителей, — играет советский и «социалистический» джаз и ранний easy-listening. Но никак не рок-н-ролл и не буги-вуги, которые в те времена должны были быть желанными для настоящих стиляг. Та музыка, которую ставят герои фильма, хоть и слишком современная для «отцов», но — издавалась, издавалась на пластинках будущего лейбла «Мелодия». Не слишком-то модная.
— Вы же читали постановление правительства об улучшении сети общественного питания! — вещает тестю и теще «коммунар» и питомец общаги Игорь. Парируя замечание тещи о том, что молодая жена-то и не умеет готовить. «Старики» слушают и кивают: ох, деточки, сколько уже было таких постановлений, ну-ну. И уже потом мама, не надеясь на улучшенное бытовое обслуживание в «Спутнике», все-таки учит дочку гладить мужу брюки.
Кстати, одна из главных загадок этой картины — почему же все-таки Люда ничего не умела делать по дому в свои двадцать с небольшим? Мама — домовитая и хорошая хозяйка… То ли дочка сама не хотела учиться «бытовухе», предпочитая художественную школу, то ли мама прочила ее в семью высокого полета, где все будут делать домработницы.
Молодые любят кафе «Ландыш» на Кировских Воротах (сейчас на месте дома, где кафе находилось, — офис нефтяной компании). «Интерьер был непонятный: кафельные белые стены, современные светильники, скатерти на столах, — вспоминает посещавшая кафе в детстве москвичка Ирина Иринич. — Но пахло вкусно. Вскоре к нам подошел официант и предложил фирменные котлеты «Ландыш» — аналог котлет по-киевски. До сих пор помню их вкус и запах и, конечно, сложный гарнир — с жареной картошечкой и соленьями».
Впрочем, куда деваться — выучатся: вон, и кастрюлю большую зеленую эмалированную им подарили родные коллеги. Это, так сказать, советская часть свадебного подарка: есть еще стильная «американская» большая кукла, такими в голливудском кино украшали машины молодоженов. Тогда свадебный ритуал советского образца только устанавливался — и от простого «пошли и расписались» переходили к чему-то более торжественному, только бы не походило на венчание…
Молодые — двигаются бегом, хоть на работе, хоть на пляже, хоть в танцах. Потому-то и родители часто просто не успевают им ни в чем возразить — вот оно, преимущество возраста. Игорь ест жадно и не разбирает, где чья чашка, берет ту, что есть. Как в столовке общаги, где он и получил свое воспитание. Он же — сам включает музыку без спроса. Нет понятия, что это чужой дом, — надо насадить свои порядки, они же лучше.
А уж шесть кусков сахара и полная миска колбасы, прихваченные с собой, — выдают студенческую школу быта просто с головой. Как и полная пепельница окурков: оказывается, в приличных домах уже тогда не принято было курить. Зато в «творческих» — пожалуйста.
Как много вещей, которые и сейчас считаются современными, стартовало именно тогда. Вот, скажем, «упражнение Осанна» (асана йоги, как мы теперь понимаем). А ставка на общепит вместо домашней готовки (о которой уже говорили)? А два колеса вместо четырех (мотоциклы и велосипеды — транспорт молодых)? И невдомек ребятам в их 25, что 60-летним родителям ни на мотоцикле ездить, ни переносить вечеринки, ни тусоваться на пляже — совершенно не нужно, более того, мучительно. Вот и припечатывает сосед-шахматист вердикт: «нынче эпоха эгоизма».
Что же общего
Но молодые, конечно, не эгоисты. Эмпатии у них, безусловно, на дух нет. А в остальном — никакого «озверелого мещанства»: они фанатично преданы идее строительства светлого будущего «вот этими вот самыми своими руками». И точно так же, как Анатолий Кузьмич вечерами брал на дом годовые отчеты, Игорь и Люда ночами бегают чертить, сдавая проект.
— Несрочных работ не бывает! — говорит тесть. Учитывая, что его трудовая биография — это с 1920-го по 1960 год, он знает, что говорит. И в оперетту, несмотря на срочный проект детей, они уходят, во-первых, чтобы молодые «познали жизнь», а во-вторых — потому что так хочет Татьяна Ивановна. А ее Анатолий Кузьмич любит куда больше себя. И разве что внука, с которым они по ночам распевают революционные песни вперемешку с колыбельными, — любят чуть больше: ребенок же.
«В семье появился чужой человек, а мы должны его полюбить!» — говорит Татьяна Ивановна. «Ну, мы тоже когда-то были чужими!» — размышляет Анатолий Кузьмич. То, что каждое поколение проходит эту семейную «инициацию», — наверное, и есть главный смысл «Взрослых детей», делающий этот фильм в известном смысле вечным.
Что же касается проекта «советского глобализма» — после 1956 года и накануне Карибского кризиса, — о да, кажется, это были те несколько лет, когда СССР без натяжки стоял на равных с мировыми державами не только по масштабу, но и по динамике развития. И, казалось, мог быть одним из соавторов светлого мирового будущего. Когда стало ясно, что это не совсем так, — поколение «Шурика» стало разочарованным поколением героев Рязанова. И когда мы в фильме «Москва слезам не верит» видим сорокалетних ученых, играющих на гитаре в Тропаревском парке, — это буквально те же самые люди, что отплясывали на свадьбах в начале шестидесятых. Только получившие Олимпиаду вместо коммунизма.
